Д. О. Добровольский, Е. В. Падучева
Высказывания от 1-го лица в параллельном корпусе
1. В Падучева, Зализняк 1982 и в Падучева 1985/2008: 137 отмечается, что высказывания от 1-го лица обладают определенной семантической уникальностью. Позднее это было осознано как эффект перформативности. В частности, у некоторых модальных глаголов в контексте 1-го лица возникает специфическое значение. Ср. Должен вам сказать, что...; Хотел вас спросить, когда... Функция модального глагола в таких высказываниях сводится к оформлению перформативности. Особенно типично такое употребление для глагола хотеть, что связано с невозможностью перформативного употребления для ряда речевых глаголов. Ср. Хочу заметить, что... – *Замечаю, что... В близком значении в перформативных формулах употребляется сослагательное наклонение. Ср. Я просил бы вас... ≈ Я прошу вас... В контекстах, где говорящий по каким-либо причинам считает необходимым эксплицировать скрытый перформатив, в качестве подобной перформативной заставки используется не «чистый» глагол, а соответствующие перифрастические эквиваленты.
В Гришина 2007: 149-150 отмечается, что экспликация перформатива особенно характерна для разговорной речи. Сравнение транскриптов русских фильмов с исходными текстами (пьесами или сценариями) показывает, что употребление перформативной заставки является одним из основных показателей разговорности. Из приведенных в Гришина 2007: 150 примеров становится очевидным, что если в перформативной формуле не используется показатель модальности или сослагательности, то соответствующий глагол модифицирует свое значение, ср. (1) и (2).
(1) Товарищ генерал-лейтенант / я давно хотел спросить / как с йети быть?
(2) Я в ужасном горе. Предупреждаю сразу || Я в ужасном горе.
В контексте (2), в отличие от (1), перформативный глагол явно имеет семантический довесок форсированной настойчивости. Коммуникативная уместность выражения предупреждаю сразу мотивирована в первую очередь повтором высказывания. Ср. коммуникативно более нейтральный контекст (2’).
(2’) Хочу сразу предупредить || Я в ужасном горе.
Примеры, приводимые в Гришина 2007, показывают также, что, если в качестве перформативной заставки используется предикат, в котором отсутствует акцентуированный компонент ‘говорение, порождение речи’, его модально-сослагательная модификация не требуется. Ср. (3).
(3) а. Мне интересно / ... почему ты от меня скрыл / что получил двойку?
б. Но я считаю / что человек в жизни должен ждать самое большое / что он способен.
Интересно, что и немецкие глаголы, семантически эквивалентные подобным русским (bemerken – заметить, fragen – спросить, erwähnen – упомянуть), также не допускают перформативного употребления в нефорсированных контекстах без поддержки модального глагола или показателей сослагательности; ср. Ich möchte/muss/würde bemerken, dass...; Ich möchte/wollte fragen, Ich möchte/muss/wollte erwähnen, dass... Ср. (4).
(4) а. «Ich möchte ihnen aber davon erzählen, allen!»
– Но я очень хочу об этом рассказать, всем рассказать!
(Michael Ende. Momo)
б. «Ich würde es Ihnen nicht raten <...>»
– Я бы вам не советовал <...>
(Erich Maria Remarque. Der schwarze Obelisk)
Это явление характерно и для многих других (по крайней мере германских и романских) языков, причем формы конъюнктива или кондиционалиса в таких языках, как немецкий или английский (Ich würde Sie bitten...; I would (like to) ask you...) в целом гораздо употребительнее в подобных контекстах, чем формы индикатива презенса, что, по-видимому, объясняется требованиями вежливости (о различных типах вежливости и их влиянии на узус см. Wierzbicka 1991).
В связи с этим сразу встают по крайней мере следующие вопросы: каков состав этих речевых глаголов в русском и немецком языке?; совпадает ли этот набор?; если да, чем это объясняется?; есть ли какие-то семантические причины для ограничений того или иного глагола на перформативное употребление?
По данным корпусов, которыми мы располагаем на сегодняшний день, создается впечатление, что немецкий язык ведет себя в этой области абсолютно так же, как русский. Это заставляет предположить, что здесь действуют некоторые универсальные механизмы. Причина обязательного появления модального глагола или показателя сослагательности в перформативных употреблениях состоит, видимо, в том, что глаголы, в значении которых профилирован компонент ‘говорение’, выглядят в перформативном употреблении несколько странно. В Падучева 1985 обращается внимание на эту семантическую особенность применительно к глаголу говорить. «Компонент ‘Я говорю, что’ с обычным значением глагола говорить возникает в контексте речевого акта в любом высказывании, и поэтому в произносимом предложении с обязательностью опускается. Следовательно, если компонент ‘Я говорю, что’ сохраняется в предложении, то это потому, что говорить имеет не обычное, а какое-то более богатое значение» (Падучева 1985/2008: 138). Очевидно, это объясняет не только семантические приращения в контекстах типа Я же говорю тебе…, но и необходимость модификации любого другого глагола говорения в перформативных высказываниях, поскольку у таких глаголов, как заметить – bemerken, спросить – fragen, упомянуть – erwähnen, компонент ‘говорение, порождение речи’ акцентуирован изначально. Соответственно, их употребление «в чистом виде» в перформативных формулах противоречило бы требованиям языковой экономии, т.е. было бы откровенно избыточным или создавало бы ощущение некоторого смыслового обогащения, которое не предполагалось говорящим. Употребление модального глагола или показателей сослагательности служит в таких случаях как бы смягчению утвердительности и, во всяком случае, снятию коммуникативного выделения с речевого глагола; ср. Я вас спрашиваю… vs. Хочу вас спросить…; Я говорю <замечаю, упоминаю> следующее vs. Хотелось бы сказать <заметить, упомянуть> следующее. С этой точки зрения нет ничего удивительного, что перформативное употребление глаголов говорения разных языков вряд ли возможно в нефорсированных контекстах. Там, где необходимость в такой перформативной заставке все-таки возникает (например, для того, чтобы специфицировать характер произносимой реплики как утверждения, вопроса, переспроса, уточнения и пр.), она оформляется при участии того или иного «сопроводителя»: модального глагола или показателей сослагательности.
Видимо, соответствующие семантико-прагматические ограничения имеют настолько общий характер, что действуют в самых разных (по крайней мере во всех знакомых нам европейских) языках.
2. Еще одна важная особенность функционирования языковых единиц в перформативных контекстах, отмечаемая в Падучева 1985/2008: 137-138, – это семантический сдвиг у некоторых ментальных и эмоциональных глаголов. Эти слова порождают в контекстах 1-го лица специфические значения. Ср. Я восхищаюсь вашим поступком, где восхищаюсь означает не просто ‘испытываю восхищение’, а ‘испытываю восхищение и выражаю это’. Такой семантический сдвиг характерен для слов поражаться, удивляться, надеяться, сомневаться, ожидать, подозревать, сознавать, чувствовать, сожалеть, бояться, полагать, быть потрясенным/возмущенным; истолковывать, ограничивать, обобщать, систематизировать, сопоставлять, уточнить, уподоблять, иметь в виду, предпочитать, подразумевать.
На основе имеющегося материала можно утверждать, что данный семантический сдвиг, предполагающий появление дополнительного компонента смысла, в полной мере характерен и для немецкого языка. Ср. контексты (5).
(5) а. «Ah, ich verstehe! Sie entwerfen ein neues Parfum.»
– А, понимаю! Вы изобретаете новые духи.
б. Ich bin erschüttert über meine Genialität.
Я потрясен своею гениальностью.
в. "Das meine ich nicht" (букв. я не это имею в виду), sagte die Amme unwirsch und schob den Korb von sich.
– Я не о том, – угрюмо возразила кормилица и отодвинула от себя корзину.
(Patrick Süskind. Das Parfum)
Очевидно, что в высказываниях от 1-го лица эти предикаты обнаруживают определенные семантические приращения, а именно компонент значения ‘нахожусь в данном эмоциональном/ментальном состоянии’ переходит в ‘сообщаю, что нахожусь в данном эмоциональном/ментальном состоянии’. Это становится особенно заметным при противопоставлении подобных контекстов контекстам с соответствующими предикатами в 3-м лице, ср. (6), где он был в восхищении не имеет семантического приращения ‘сказал, что…’.
(6) So ergriffen war er von sich selbst.
Настолько он был в восхищении от самого себя.
(Patrick Süskind. Das Parfum)
Для реализации семантического сдвига такого рода в высказываниях от 3-го лица – как в немецком языке, так и в русском – часто необходим контекст, фокусирующий идею говорения (см. ниже). Регулярным и контекстно-независимым такое «речевое» прочтение предиката оказывается только в контекстах 1-го лица и ввода прямой речи типа – Ну и дела! – удивился он. Последнее самоочевидно, поскольку любой глагол, использующийся для ввода прямой речи, должен с необходимостью пониматься только как речевой (даже если он не имеет такого значения в словаре). Ср. – Ума не приложу… – почесал он в затылке, где чесать в затылке явно не имеет «словарного» значения ‘говорить, что...’. Существенно, что производное значение, возникающее в контексте ввода прямой речи, не идентично производному значению в высказываниях от 1-го лица. Так, с помощью высказывания Я удивляюсь говорящий реализует значение ‘сообщаю, что нахожусь в состоянии удивления’, а в конструкции – Ну и дела! – удивился он скорее реализуется значение ‘сказал удивленно’.
Для решения вопроса о причинах межъязыковых различий в этой области требуется обработка большого эмпирического материала. Мы не можем пока утверждать, что у нас есть полный список таких предикатов для каждого из сопоставляемых языков. Единственное, что стало очевидным на данном этапе исследования, – это наличие здесь заметных различий между русским и немецким языком. Особенно это касается высказываний в косвенной речи, описывающих соответствующий речевой акт и построенных по принципу Он весь вечер восторгался… Это явление не чуждо и русскому языку. Апресян 1995: 32 со ссылкой на Иорданскую 1970 рассматривает глаголы типа восторгаться, восхищаться, удивляться как имеющие особое значение: ‘Человек Х выражает определенную эмоцию по поводу факта или объекта Y, делая высказывание P’. В отсутствие элементов контекста, явным образом фокусирующих речевую составляющую, однозначное отнесение конкретных употреблений к тому или иному значению (т.е. речевому или же ментальному/эмоциональному) затруднено.
3. Обратимся к глаголам и коллокациям, выражающим ментальные состояния и установки, ср., например, нем. keinen Grund sehen ‘не видеть причин’, meinen ‘иметь в виду, считать’, finden ‘находить’ (в таких сочетаниях, как Anlass finden ‘найти повод’), wahrnehmen ‘воспринимать’, empfinden ‘ощущать’; ср. также рус. видеть, усматривать, считать, находить, воспринимать.
Приведем пример. Контекст (10) представляет собой фрагмент аутентичного сообщения из немецкого журнала, контекст (11) – его «нормальный», т.е. узуально приемлемый перевод на русский язык (в скобках приводится дословный перевод интересующего нас выражения).
(10) Für eine Kabinettsumbildung in Bonn noch in diesem Jahr sprach sich der CSU-Vorsitzende Theo Waigel aus. Der deutsche Bundeskanzler Helmut Kohl sah am 18.8. „keinen Grund, mit meinen Kabinettskollegen unzufrieden zu sein”. (Deutsch-russischer Kurier, September/Oktober 1997)
(11) За переформирование боннского правительства еще в этом году высказался председатель ХСС Тео Вайгель. 18 августа Федеральный канцлер Гельмут Коль заявил, что он не видит (букв. Гельмут Коль не видел причин) «причин для недовольства своими коллегами в кабинете министров».
Сравнение контекстов (10) и (11) показывает, что по крайней мере некоторые немецкие ментальные предикаты могут свободно сочетаться с обстоятельствами времени – адвербиалами, референтно соотносимыми с конкретными датами – при том что русские глаголы этого типа выглядят в таких комбинациях достаточно странно и могли бы быть расценены как нормативные только в контрастивных контекстах; ср. (12).
(12) Если 18 августа Федеральный канцлер Гельмут Коль еще не видел причин для недовольства, то 19 августа его мнение радикально изменилось.
Очевидно, немецкие ментальные (как, впрочем, и эмоциональные) предикаты могут более свободно, чем русские, употребляться в «речевом» значении в контекстах от 3-го лица, описывающих соответствующие речевые акты. Особенно показательны при этом контексты с адвербиалами времени типа 18 августа, поскольку указание на точную дату делает наиболее естественной интерпретацию соответствующего выражения как глагола говорения, а не как предиката ментального состояния. Употребление коррелирующих русских глаголов в сочетании с адвербиалами точной даты (сюда относятся и наречия типа вчера) исключает их прочтение в «речевом» значении: выражение X грустил <радовался, удивлялся, считал, что…, придерживался мнения, что…, верил, что> в день D по умолчанию будет понято так, что в этот день Х находился в том самом ментальном или эмоциональном состоянии, а не так, что он тогда об этом сказал. Список русских глаголов, допускающих такое прочтение, существенно более ограничен: это глагол заметить (см. Падучева 2004: 200, 217), уже упоминавшиеся восторгаться, восхищаться, удивляться, а также сокрушаться, возмущаться, злиться, злорадствовать, негодовать, торжествовать и другие. Тем не менее, достаточно очевидно, что немецкий язык обладает здесь большей свободой, чем русский.
Контекст адвербиалов точной даты можно считать диагностическим. Так, конструкция не видеть причин для чего-л., употребляемая вне связи с адвербиалом точной даты, допускает двоякое прочтение. Предложение (13а) может пониматься и в «чисто ментальном» и в «речевом» смысле, а предложение (13б), где понимание однозначно речевое, звучит не по-русски.
(13) а. Федеральный канцлер Гельмут Коль не видел причин для недовольства.
б. Как выяснилось вчера в ходе пресс-конференции, Федеральный канцлер Гельмут Коль не видел причин для недовольства.
Таким образом, при вводе в подобные высказывания адвербиала точной даты возможность их интерпретации в «речевом» смысле утрачивается.
ЗАМЕЧАНИЕ: Различия между русским и немецким языками в этой области видятся не только в наборе глаголов, допускающих «речевое» осмысление, но и в видовых ограничениях, значимых для русского языка и отсутствующих в немецком. «Речевое» осмысление в стандартном случае предполагает прочтение описываемого глаголом действия как «точечного», моментального; ср. …обрадовался Петя, …возмутился Ваня, …согласилась Маша. Иными словами, для речевого понимания необходимо осмысление предиката как события, а не как состояния. По этой причине глаголы данного типа в СВ интерпретируются как речевые. При их переводе в НСВ получаются выражения, требующие для своей «речевой» интерпретации специальных контекстных условий, причем отдельные глаголы обнаруживают здесь индивидуальные особенности; ср. …радовался Петя, …возмущался Ваня – нормально и почти синонимично СВ, а ?…соглашалась Маша не звучит. Выражения типа соглашалась Маша могут пониматься как «речевые», только если они обозначают повторяющееся действие. В немецком языке в отсутствие видовых противопоставлений подобные ограничения нерелевантны.
Тезис о большей распространенности «речевого» прочтения немецких ментальных предикатов в контекстах, не привязанных к высказываниям от 1-го лица, подтверждается также примерами типа (14-17). В качестве диагностических (наряду с контекстами адвербиалов точной даты) могут рассматриваться примеры, в которых соответствующий ментальный или эмоциональный предикат помещается в контекст абвербиала in seiner Rede ‘в своей речи’, поскольку такой контекст однозначно фокусирует речевую составляющую.
(14) In seiner Rede empfand er die Vorwürfe als gerechtfertigt.
*В своей речи он ощутил упреки как справедливые <ср. …сказал, что ощущает…>.
(15) In seiner Rede fand er keinen Anlass zur Selbstkritik.
*В своей речи он не нашел повода для самокритики <ср. …сказал, что не находит…>.
(16) In seiner Rede meinte er, dass es besser wäre, das Gesetz anzunehmen.
*В своей речи он считал, что было бы лучше принять этот закон <ср. …сказал, что считает...>.
(17) In seiner Rede bedauerte er den jüngsten Korruptionsskandal.
*В своей речи он сожалел по поводу последнего скандала, связанного с коррупцией <ср. …выразил сожаление по поводу…>
Как видно из этих примеров, в русском языке имеется ряд дополнительных ограничений на семантическую деривацию этого типа. Было бы, однако, неверно думать, что немецкие ментальные и эмоциональные предикаты образуют речевые значения по неким продуктивным правилам. Есть немало случаев, когда подобная семантическая деривация невозможна – ср. (18) – или представляется носителям языка стилистически неудачной; ср. (19) и узуально более приемлемое выражение (19’).
(18) *In seiner Rede nahm er die Ereignisse anders wahr.
*В своей речи он воспринял события иначе.
(19) ?In seiner Rede freute er sich über die Erfolge seiner Partei bei der letzten Wahl.
*В своей речи он радовался успехам своей партии на последних выборах.
(19’) In seiner Rede äußerte er seine Freude über die Erfolge seiner Partei bei der letzten Wahl.
В своей речи он выразил радость по поводу успехов своей партии на последних выборах.
Причины избирательности семантического приращения ‘внутреннее состояние’ → ‘высказывание об этом состоянии’ требуют отдельного обсуждения. Заметим лишь, что, с одной стороны, они связаны с ограничениями, заложенными в исходном значении предиката (в частности, с его способностью интерпретироваться как обозначение события, а не только состояния), и с другой – с чисто узуальными особенностями соответствующих слов (подробнее об этом см. Dobrovol’skij 2001b).
4. Теоретически встает вопрос, в каких терминах следует объяснять обсуждаемые семантические сдвиги. С одной стороны, вполне естественным представляется объяснение, оперирующее прагматическими категориями – как импликатурами дискурса, так и конвенциональными импликатурами (conversational и conventional implicatures в смысле Грайса – Grice 1975). В пользу прагматических объяснений говорит тот факт, что семантический сдвиг ‘нахожусь в данном эмоциональном/ментальном состоянии’ → ‘сообщаю, что нахожусь в данном эмоциональном/ментальном состоянии’ представляется (по крайней мере до детальной эмпирической проверки) свойственным целым семантическим классам. С другой стороны, как было показано в разделе 3, между отдельными языками существуют существенные различия в степени узуализованности этого семантического приращения. Так, в русском языке компонент ‘говорение, порождение речи’ реализуется (за некоторыми исключениями) только в определенных конструкциях: в высказываниях от 1-го лица и в выражениях, вводящих прямую речь, а в немецком – еще и в описательных контекстах от 3-го лица, причем достаточно регулярно. В этом смысле обсуждаемый семантический сдвиг оказывается неуниверсальным, что делает более удобным его «словарное» описание, т.е. выделение в семантической структуре соответствующих слов особых, «речевых» значений. Иными словами, результирующие значения достаточно нетривиальны, т.е. не вполне предсказуемы на основе неких общих закономерностей семантического сдвига (подчиняющегося, например, принципу релевантности – Sperber, Wilson 1986). Соответственно, эти дополнительные значения – по крайней мере в некоторых случаях – удобно описывать в терминах регулярной многозначности (что само по себе не исключает наличия факторов прагматической природы, лежащих в основе полисемии этого типа). Поскольку регулярная многозначность, будучи потенциально универсальным явлением, реализуется в каждом конкретном языке весьма специфичным образом (ср., например, Падучева 2004), наличие определенных межъязыковых различий оказывается вполне естественным. Очевидно, выделять самостоятельное «речевое» значение у изначально эмоционального или ментального глагола разумно в случаях, когда это значение реализуется не только в контекстах от 1-го лица и в функции ввода прямой речи, но и в описательных контекстах типа Он весь вечер восторгался этим новым фильмом. В остальных случаях точнее говорить об особом значении соответствующей конструкции.
Вообще, вопрос о представлении данного феномена (прагматические импликатуры vs. регулярная многозначность) – проблема скорее техническая и должна решаться в зависимости от задач исследования и экономности описания. По сути, мы имеем дело с достаточно прозрачным прагматическим механизмом, действие которого основывается на общем принципе, согласно которому мы вообще не можем однозначно судить о внутреннем состоянии того или иного человека и склонны интерпретировать высказывание о внутреннем состоянии как высказывание о выражении этого состояния в речи. В контекстах, где такое подтверждение отсутствует, глагол данного типа может квалифицироваться как интерпретативный. Именно по этой причине так неестественны высказывания 2-го лица типа ?Ты в восторге; ?Ты удивлен; ?Ты очень рад и пр. Получается, что говорящий навязывает собеседнику интепретацию его внутреннего состояния.
Можно выделить несколько типов контекстов, допускающих «речевую» интерпретацию ментальных и эмоциональных предикатов, которым могут быть сопоставлены разные способы ее описания. Стандартность и квазиуниверсальность возникновения «речевой» интерпретации предикатов внутреннего состояния в высказываниях от 1-го лица связана с эффектами перформативности, так как сообщая о своем эмоциональном состоянии говорящий автоматически модифицирует значение соответствующего предиката. Так, говоря Я волнуюсь, я тем самым уже ввожу семантический компонент ‘сообщаю, что...’. Это чисто прагматический феномен, не приводящий, как представляется, к появлению у слова многозначности типа ‘внутреннее состояние’ → ‘высказывание об этом состоянии’. Если соответствующее слово начинает регулярно употребляться не только в высказываниях от 1-го лица, но и при вводе прямой речи, этот семантический сдвиг получает свое закрепление. Это как бы следующий этап на пути от прагматической импликатуры к новому значению. Если же это семантическое приращение распространяется на всю парадигму, очевидно, есть смысл говорить о появлении у слова нового значения. Таким образом, можно выделить разные ступени лексикализации данного семантического сдвига (ср. Dobrovol’skij 2006).
В качестве примера полной лексикализации можно привести немецкий глагол meinen. Ср. высказывания типа Was meinst du dazu? ‘Что ты думаешь по этому поводу?’ и Was meinst du damit? ‘Что ты хочешь этим сказать?’. Здесь мы однозначно имеем дело с полисемией, отмечаемой всеми известными словарями. С другой стороны, выражение Anlass finden ‘найти повод’ вряд ли может рассматриваться как обладающее самостоятельным речевым значением. Хотя, как показывают примеры типа (15), его «речевая» интерпретация не привязана к высказываниям от 1-го лица, она – в отличие от глагола meinen – реализуется только при наличии контекстуальной поддержки, однозначно указывающей на акцентуирование компонента ‘говорение, порождение речи’, и требует в любом случае обращения к концептуальной основе выражения (т.е. для того, что проинтерпретировать Anlass finden как ‘сказать, что нашел повод’, нужно иметь в виду, что в стандартном случае это выражение должно пониматься как ‘найти повод’). Таким образом, контекстная и концептуальная зависимость интерпретации может рассматриваться в качестве одного из критериев отнесения смыслового сдвига к прагматическим или семантическим категориям.
Что касается отмеченных различий между русским и немецким языками, их можно описать как различия в степени лексикализованности данного смыслового сдвига у членов соответствующего семантического класса (ср. Dobrovol’skij 2001a; 2001b). В высказываниях от 1-го лица с необходимостью реализуется определенная прагматическая импликатура, причем эта импликатура может обладать разным удельным весом. Соответственно, в одних случаях она приводит к появлению регулярной многозначности, распространяясь на другие формы глагольной парадигмы, а в других – нет. То, что в одних языках таких случаев оказывается больше, чем в других, может объясняться свойственными каждому языку особенностями конвенций употребления (ср. понятие conventions of use в Morgan 1978). Важно при этом, что различия, связанные с удельным весом данной прагматической импликатуры, не обязательно должны описываться в терминах регулярной многозначности. Так, если в контекстах (16) и (17) глаголы meinen и bedauern явно употреблены в самостоятельном «речевом» значении, в контекстах (10), (14) и (15) мы имеем дело не столько с отдельными значениями, сколько с регулярными смысловыми модификациями, допускаемыми конвенциями немецкого узуса.